«Покажите хотя бы одного»: Евкуров о притеснении сторонников ЛГБТ на Кавказе
В Ингушетии проблема ЛГБТ-сообщества неактуальна, так как общество в регионе достаточно традиционное. Об этом ведущей программы «Противоположности» Оксане Бойко заявил глава республики Юнус-бек Евкуров. В то же время он отметил, что допускает, что представители нетрадиционной ориентации живут и в Ингушетии. Кроме того, политик рассказал, чем местные ценности отличаются от европейских и как власти борются с радикализацией молодёжи и помогают бывшим боевикам «Исламского государства»* возвращаться к мирной жизни.
— Позвольте мне начать с весьма сложной и, может быть, для вас не самой приятной темы, которая возникла на Северном Кавказе, но уже вышла в международную повестку. В ходе недавнего визита в Париж президента Путина спросили о притеснениях представителей ЛГБТ-сообщества на Северном Кавказе. Речь конкретно шла о Чечне, но, думаю, что в Ингушетии также достаточно традиционное общество. Насколько эта тема актуальна в вашем регионе, не только в вашей республике, но и в целом?
— Она вообще неактуальна не только у нас в республике, но и в субъектах Северного Кавказа тем более.
И когда не только президент Франции и Ангела Меркель задают такие вопросы, то мне кажется, что это постановка, сделанная для того, чтобы каким-то образом поднять эту тему.
— На этой теме много спекуляций. Например, несколько лет назад, когда в том же самом обвиняли Иран, руководство страны заявило, что геев в Иране нет. Руководство Чечни в данный момент заняло такую же позицию. И я по собственному опыту могу сказать, что эта позиция, наверное, с трудом воспринимается на Западе. Вот вы готовы сказать, что в Ингушетии геев нет?
— Ну смотрите. Вот мы говорим «беженцы» — они есть. Обиженные политикой — они есть. Либералы — они есть. То есть есть живые люди — вот они. Их кто-то арестовывает, наказывает или с ними общается. И когда говорят: вот эти есть, но их нет, то чего выдумывать-то тогда? Покажите хотя бы одного. Пусть встанет человек. Как у нас — обращаются в Европейский суд по правам человека, говорят: «Вот меня органы правопорядка, органы власти ущемили» — вот он, живой. И он получает решение суда европейского, чтобы государство Россия или другое государство компенсировало ему ущерб. Он получает себе какие-то деньги — он есть. Так пусть хоть один из этих товарищей, кого вы называете и которые нам не товарищи, обратится куда-то. Но когда их нет, то виртуально зачем об этом говорить? И здесь крайне неприятно, что демократия Европы на ровном месте создаёт совершенно ненужную атмосферу.
— Скажите, если появятся такие случаи, вы как руководитель республики будете считать своим долгом защитить человека, если действительно его притесняют по любому признаку?
— Слушайте, мы его отправим на лечение. Потому что в нашем обществе, как я считаю, это болезнь, а не какое-то призвание. А второе, давайте мы не будем говорить «если». Дождёмся, когда он появится, тогда будем принимать какие-то решения по нему. Я даже сейчас не готов сказать, как я поступлю, но я уж точно знаю, что любой человек, согласно Конституции Российской Федерации — и об этом постоянно говорит Владимир Владимирович Путин, — где бы он ни был, имеет право на защиту. Я так понимаю, что это был ваш самый неудобный вопрос?
— Да, но я хотела его задать в контексте сложности нахождения баланса между традициями и законом. Потому что тема ЛГБТ — самая громкая, но не единственная, где традиции иногда противоречат закону. Я знаю, что на Северном Кавказе есть традиция воровать невест или традиция мести…
— У нас нет вообще традиции воровать, у нас есть кража невесты — две разные вещи. И то она уже не как традиция, а как мода для молодёжи. Но она противоречит религиозным нормам и уже отходит на второй план. Это одно.
Второе — если у Европы есть свои ценности, то они не сегодня зародились. И я думаю, что ЛГБТ тогда ещё было у них — это их традиционные вещи.
Но ни для Кавказа, ни для России, ни для славян в целом этого не было никогда в традиции. В целом, я скажу так: если это не наше традиционное, то никто не имеет права, руководителем какой бы державы он ни был, нам диктовать правила игры.
— Мы беседуем на полях ПМЭФ. Северокавказские республики стараются пригласить инвесторов и туристов в свои регионы. Как вам кажется, этот скандал, о котором мы начали с вами говорить, может повлиять на инвестиционную привлекательность вашего региона? Мы говорили о разности менталитетов. Если они услышат то, о чём вы говорили, то могут быть несколько напуганы.
— Если мы останемся без инвесторов и туристов, которые привержены ЛГБТ, то нам такие инвестиции и такие туристы не нужны. Это их устоявшаяся жизнь. Если у них родители делятся на «номер один» и «номер два», то у нас это диковинно, у нас этого не должно быть. Мы в других условиях растём, вся наша страна росла. Поэтому мы не под ЛГБТ делаем эти инвестиции.
К нам приходят инвесторы, у которых есть жена-женщина, а не «номер два» — мужик. Даже если к нам идёт инвестор из тех, то я от него откажусь. И не потому, что я дикий человек. Я живу по тем законам, правилам, которые сложились в целом в нашей стране. Нам надо наконец понять, что мы никогда не будем европейцами.
— Честно говоря, не совсем с вами согласна, но, может быть, потому что я родилась в Петербурге и мы считаем этот город европейским и себя считаем европейцами…
— Вы можете считать, мы находимся в Европе — это понятно… Но по менталитету мы ими не будем. У нас европейское только евроремонт.
— В предыдущих интервью вы говорили, что более 120 ингушей присоединились к ИГ в Сирии и Ираке. Около половины из них были убиты, а пятеро вернулись на родину и, как вы выразились, были адаптированы и отслеживаются. Что конкретно вы имеете в виду под адаптацией?
— Нет, я не говорил, что 120 уже в рядах. Я говорил, что у нас есть список подозреваемых из 120 человек, из них 67 человек, против которых есть доказательства и возбуждены уголовные дела. При этом по информации, которая к нам поступает, большинство из них уже уничтожены.
В республику оттуда приехало восемь человек. Из них трое вернулись к преступной деятельности, имея задачу от своих главарей совершать теракты уже в республике. Они в ходе спецмероприятий были уничтожены.
Что касается тех пятерых, которых мы вернули к мирной жизни, — это мои личные обращения к Совету безопасности и муниципальным образованиям, председатели которых также входят в адаптационную комиссию. Они приходят с повинной, рассказывают где были, что делали. Я волне допускаю, что они не всё рассказывают. Мы же пропускаем их через прокуратуру, федеральные службы безопасности, МВД и, если видим, что они не подлежат уголовному наказанию, адаптируем их — трудоустраиваем при желании, даём учиться, если до этого они учились в вузе, их задача только не выезжать за пределы республики без предупреждения участкового.
— Вы в своё время сами пережили покушение, и оно отчасти было организовано людьми, которых вы пытались вернуть к мирной жизни. Вы не боитесь, что в этом случае вы также берёте на себя определённый риск и подвергаете ему не только себя, но и людей, которые живут в республике?
— Непосредственно перед покушением, по информации органов правопорядка, была девушка 17 лет, которая должна была меня во время одной из моих поездок взорвать, смертница. Меня проинформировали, что её задержали. Я с ней лично у себя в кабинете беседовал — ребёнок. Я был удивлён, она плакала, не признавалась, и у нас не было на неё весомых доказательств. Мы её отпустили домой.
Я ей сказал, что, если суждено Всевышним, чтобы это произошло, оно произойдёт. Всё в Его руках. Но если она покушение запланировала, то пусть это будет на её совести. Потом был теракт. А потом через год или полтора я случайно столкнулся с женщиной с ребёнком. Эта женщина оказалась той девушкой, с которой я тогда беседовал. И она призналась мне, что её готовили к теракту. Я у неё спросил, почему она его не исполнила, а она ответила, что ей понравилось тогда моё отношение к ней. Мол, я мог вообще не обратить на неё внимания.
Я к тому, что если я хотя бы одного человека таким образом спас, то это стоит делать. А если бы я этого ребёнка тогда не заметил, то она сидела бы сейчас где-нибудь в тюрьме. То же касается и тех пятерых.
— Ранее вы говорили, что в основе рекрутинга в ИГ лежит не столько религиозная, сколько политическая и идеологическая пропаганда. Они едут в Сирию защищать женщин и детей от «зловещего Асада», а не строить халифат. Что способно переубедить этих людей?
— Недавно на телевидении был показан и опровергнут ряд постановок, где якобы убивают наших братьев-мусульман российские ВКС. Когда это всё опровергается — молодёжь понимает.
Я помню, в интернете был сюжет, который даже я, как военный, воспринял весьма болезненно. О том, как пьяные солдаты в первую кампанию в Чечне издеваются над мирными жителями. И это настолько меня, офицера, который, казалось бы, уже столько прожил, завело. А потом оказалось, что фильм снимали на Украине, артисты украинские. А люди, не разобравшись, уже начали возмущаться, в том числе и я. А что с молодёжи взять?
То же и о химической атаке в Сирии, которая якобы Асадом была проведена. Это же специальная постановка: как выносят этих детей, жертвы, как это всё представляется. От этого в сознании что-то переворачивается.
* «Исламское государство» (ИГ) — террористическая группировка, запрещённая на территории России.
